Меня редко по-настоящему впечатляет искусство. Обычно оно оставляет какой-то едва различимый привкус, как будто пьешь качественный заварной кофе и среди тела (насыщенности) и кислинки пытаешься различить землянистые или цитрусовые нотки – для этого приходится полностью концентрироваться на вкусовых рецепторах и вычленять самые тонкие, практически неуловимые впечатления. То же самое происходит и с искусством – если я хочу сказать о том, впечатлила меня та или иная работа, мне приходится буквально бороться за каждое ощущение, чтобы сказать хоть что-то помимо "да, это было неплохо" или "нет, мне не понравилось". Во многом это из-за того, что я не очень впечатлительный человек, а еще потому, что я потребляю достаточного много искусства – и зацепить меня становится сложнее с каждым годом. Но Томасу Вулфу удалось не только зацепить меня – о, это слишком пресное слово! – он как будто вырвал из меня сердце и пронес его через весь рай. Примерно такие же чувства я испытал лишь однажды, когда открыл для себя Джека Керуака – только тогда я был слишком молод, чтобы их осознать и обернуть в слова. Теперь, надеюсь, я смогу это сделать хотя бы с Вулфом. А впрочем, там и до Керуака не далеко.
Я люблю авторов потерянного поколения. Я прочитал почти всего Хемингуэя и Ремарка, готов воспевать Олдингтона, считая, что его работа "Смерть героя" – это вообще лучшая книга про войну. Меня впечатляет Фолкнер. Про Селина я и вовсе напишу в отдельном посте – его "Путешествие на край ночи" до сих пор будоражит меня, как мысли о грязном, развратном сексе, которые раз за разом прокручивает в голове сжатый девственник, только готовящийся вкусить запретный плод. И Вулфа я решил попробовать, потому что он – один из них. И потому что про Керуака писали, что Америка не видела такого буйства образов "со времен Томаса Вулфа". Я тогда не совсем понимал, что именно имели в виду критики, но, господи, когда я прочитал "Взгляни на дом свой, ангел" – я не то что понял, я прочувствовал. Меня как будто пропустили через эмоциональную дробилку. Томас Вулф оказался тем автором, которого я так давно искал – автором, который способен совмещать в себе чувственную поэзию и академический стиль; если Керуак мог поразить буйством образом, пронизанных состраданием – именно состраданием ко всему сущему, что мы проносим через свои жизни – но при этом не был способен их усмирить, вправить в рамку, взять за мошну, вдаваясь в прямой поток сознания (это ни в коем случае не критическое отношение, просто сравнение) и применить на отвлеченных от своей жизни историях, то Вулф каким-то образом сумел найти баланс между этим буйством и академическими литературными рамками. Керуак – это писатель не для всех и, в общем-то, его бывает тяжело читать даже при большой любви к нему и его стилю. Вулф же доступен для всех. Он пишет просто и безумно, до боли в сердце искренно и насыщенно, каждое его слово – и как соль, и как бальзам на израненную им же самим душу одновременно. Мне правда сложно подобрать верные слова, чтобы выразить свои впечатления. То, как он умело описывает быть простых людей, их мечты, желания и чувства, как он запечатляет образы, сдабривая их чувственностью и поэтичностью, не скатываясь при этом в какую-то приторную пошлость, как он обличает характеры, как он строит диалоги и накаляет драматичность – не сюжета, а самой жизни, происходящей, цветущей, страдающей, любящей и умирающей на страницах книги – это нечто особенное. Обладая безумно тонким восприятием, Вулф умудряется захватить каждый запах, каждую тень, каждое чувство, каждый звук и обличить в слова так, что они пронзают твое сердце. Как и Керуак, Вулф был настоящим ангелом – потому что только ангел способен так глубоко сострадать, так болезненно чувствовать, так хорошо видеть мир во всех его тональностях и оттенках. Они оба были блаженны и безумны в своем блаженстве, господи, аминь.
Что касается сюжета – Вулф охватывает жизнь целой семьи от ее формирования и до ее гибели, ведь ничто не вечно в этой жизни, о, утрата, утрата! Я не стану описывать его, чтобы не испортить кому-то впечатления, просто скажу, что сюжет больше напоминает собой именно жизнь, настоящую жизнь, проживаемую сквозь страницы и слова – с одной стороны, нет ничего проще. С другой – есть ли нечто сложнее? Верую, ибо абсурдно. Мне не хочется ничего говорить про посыл, какую-то мораль, центральную мысль – потому что Вулф берет нож, вонзает его тебе в живот и, прошептав горячим дыханием на ухо "это жизнь, сынок" – бросает тебя на мостовой где-то в трущобах Чикаго, заставляя корчиться в холодном рассвете, пока вокруг открываются ставни, заводятся, рыча, моторы, разносится запах булочных, крепкого, свежесваренного кофе. А еще мимо проходит парнишка с сумкой наперевес и кидает в тебя газету – на, дескать, почитай "Нью-Йорк Таймс". Это жизнь, сынок. Она не дает компромиссов. Не прощает ошибок. А ты корчишься с ножом в желудке, изнывая от боли, и твой стон сливается со стоном голодных, погруженных в похмельную истерию хобо, которые мнутся на своих картонках, пронося свои страдальческие души в новый день, в очередное безумное пробуждение. Господи, я не знаю, как описать это иначе. Наверное вы можете испытать нечто приближенное при прослушивании "Animals" от Pink Floyd, если обнажите, конечно, свои души.
